Только докажи, что ты силен…

Высокий борт «Ворона» надвигался, и Серов уже мог разглядеть черные жерла стволов, якорные цепи и полированный брус планшира. Сомнения мучили его, страх за сидевшую рядом девушку терзал сердце. Верно ли он рассчитал? Откроют ли огонь по шлюпкам? Четыре прицельных выстрела, и весь его отряд окажется в воде, среди разбитых досок и разводов крови… Шейла и он будут первыми жертвами, если начнется пальба… Шейла! Она сказала: если Бог дает, то дает щедро. Давать-то дает, но забирает без жалости!

Еще двадцать ярдов под дулами орудий… Порты зияли пустотой, в их темных провалах не замечалось движения, никто не откатывал пушки назад, не сыпал порох из полотняных рукавов, не подносил снаряды. На верхней палубе тоже были пушки, но что там творится, Серов не видел — над планширом мелькали головы в платках и шляпах, оружие, воздетые вверх кулаки и разъяренные рожи. Орали и сквернословили крепко, но в них никто не целился — видно, у Пила хватало других забот.

— В самый раз поспеем, — молвил правивший шлюпкой Стур. — Парни за Пила взялись, пыль выколачивают. Ну, Господь им в помощь! А мне бы ту задницу прихватить, что Галлахера упокоила… там, на Ориноко…

— Хрр… А кто, ты знаешь? — каркнул сидевший на веслах Боб.

— Или Дойч, или Найджел Полпенса. Темновато было, и драка началась, так что я в точности не разглядел.

— Дьявол с ним! Обоим печень выррежем, — заметил Хрипатый.

Шлюпки, все четыре, вышли из зоны обстрела, и Серов облегченно вздохнул. До корабля было рукой подать, несколько ярдов, десяток хороших гребков. Он вдруг почувствовал, что пальцы Шейлы лежат на его перчатке и с удивительной силой сжимают ладонь. «Добрались, — шепнула она, — все-таки добрались…» Он хотел ответить, но в этот момент грохнули выстрелы.

— Мушкетеры, приготовиться! — крикнул Серов, поднимаясь, и тут же сообразил, что не слышит ни свиста пуль, ни воплей раненых. Стреляли на «Вороне», и хор голосов и проклятий, что доносились оттуда, разом сделался громче.

Весла взмыли растопыренным веером, в последний раз плеснула вода, и лодки понесло к корабельному борту.

— Крючья! Бросайте крючья и лезьте наверх! Серов едва узнал свой голос. Если случалось ему кричать в прежней жизни, то было это в Чечне — кричал, предупреждая об опасности, кричал, чтобы увериться, что жив, и от ужаса тоже кричал, падая в подбитом вертолете. Но крик, что вырвался сейчас, был другим — яростным, мощным, повелительным. Крик командира, что посылает бойцов в атаку.

Взлетели канаты и крючья, острая сталь впилась в планшир. Гремя оружием, корсары ринулись на палубу — горящие глаза, рты, раскрытые в вопле, блеск клинков, грохот сапог о гулкий борт… Хрипатый Боб, братья Свенсоны, Рик Бразилец, Кактус Джо, Кук, Герен, боцман Стур… Тернану и Джосу Серов велел остаться у сундука. Потом кивнул Шейле и ухватился за канат.

«Ворон» встретил их ревом десятков глоток. Большая часть команды сгрудилась на носу, словно стая волков, готовая рвать и терзать и ожидавшая только сигнала вожака. Тут были канониры Тегга, парни Тиррела и Галлахера, но нескольких знакомых лиц не замечалось — эти, должно быть, гнили сейчас на берегу реки, среди развалин Пуэнте-дельОро. Шкафут и шканцы, отделявшие бак от кормовой надстройки, были пусты, а перед бизанью, поперек палубы, тянулась цепочка людей с мушкетами. Человек пятнадцать, прикинул Серов и поднял глаза к квартердеку.

Там, у левого трапа, лежали турок Фарук, Руперт Дойч с простреленным виском и кто-то еще, в залитой кровью рубахе. В горле Фарука торчал кинжал, пальцы сжимали пистолет, темная борода глядела в небо. Над трупами, свидетельством недавней схватки, стоял Эдвард Пил. Лицо его было мрачным, фиолетовый камзол распорот ударом клинка, глаза, обычно ледяные, сверкали бешенством. Садлер и шкипер ван Мандер держались позади него. Шкипер был бледен, казначей казался невозмутимым; на век старого пирата пришлось столько резни и разборок, крови и трупов, что никакой мятеж его смутить не мог.

— Капитан на борту! — рявкнул Стур, махнув тесаком мушкетерам. — Вы, дерьмодавы, бросьте свои пукалки! На баке — молчать! Слушать капитана!

— Пусть поднимут сундук, — приказал Серов.

Его отряд растянулся вдоль фальшборта с оружием наготове. Сторонники Пила заколебались; кто-то опустил мушкет, другие крутили головами, не зная, в кого теперь целиться, то ли в новоприбывших, то ли в толпу на баке. Но шум прекратился, и в торжественной тишине сундук с драгоценным содержимым неторопливо перевалил планшир и лег на палубу. Каждый дукат сиял, как крохотное солнце, и люди, соратники и враги, готовые пустить друг другу кровь, окаменели, завороженные волшебным блеском. Челюсти отвисли, сжались кулаки, десятки глаз, горевших алчностью, уставились в сундук, и в этот момент сомнения покинули Серова. Он победил!

Почти победил — глаза Эдварда Пила пожирали Шейлу. Казалось, он равнодушен к золоту, к потере власти и собственной жизни; подавшись вперед, стиснув рукоять клинка, он смотрел на нее, и его тонкие губы кривились в усмешке. Потом Пил откинул голову, оглядел стоявших у борта, будто отыскивая кого-то, и усмешка сделалась шире. Сердце Серова гулко стукнуло, их взгляды скрестились лезвиями шпаг, и смертным холодом повеяло от их незримого удара. Он был как гонг перед началом поединка, и оба знали, что в живых останется один. Корабль и женщина могли принадлежать лишь одному из них.

— Вот ваша доля. — Серов поворошил монеты, и золото протяжно зазвенело. — С теми, кто готов пойти за мной, я рассчитаюсь здесь и сейчас. И с остальными тоже, но не дукатами. — Он вытащил шпагу и хлестнул по планширу клинком. — Шлюпки поданы, джентльмены! Кому я не по нраву, вон с моего корабля!

Темные зрачки Пила вспыхнули.

— Корабль еще не твой, — сказал он, направляясь к трапу. — Эй, парни, расступитесь! В стороны, в стороны! И опустите ружья! — Он оттолкнул двух мушкетеров и повернулся к Серову, сжимая шпагу и кинжал. — Мы решим наш спор как мужчины, по законам Берегового братства. Хочешь рассчитаться здесь и сейчас? Ну, так тому и быть!

Момент истины, мелькнуло в голове Серова. Миг, когда ни золото, ни серебро, ни миролюбие, ни ум и хитрость не помогут. Даже пушки форта бесполезны, как и люди, что пришли с тобою — будь их хоть целая армия! Остаешься тем, что ты есть, человеком без титулов и званий, владений и богатств, и все твое имущество в эти мгновения — тонкая полоска стали. Лишь она стоит между тобой и смертью…

Он сбросил камзол, шагнул вперед, но кто-то ухватился за рубаху, брызгая слюной и бормоча:

— Кинжал! Возьмите мой кинжал, маркиз!

Ван дер Вейт совал ему дагу [98] . Ее эфес щетинился пятидюймовыми шипами, обтянутая кожей рукоять прочно легла в ладонь.

— Спасибо, капитан, — сказал Серов и двинулся навстречу Пилу. Палуба глухо рокотала под его шагами.

Они сошлись на шканцах. Бизань стрелой огромного лука нависла над ними, и длинная тень от мачты легла им под ноги, точно граница, разделяющая врагов. Пил сместился вправо — так, чтобы солнце светило противнику в глаза. Шпага и кинжал в его руках мерцали, как два серебряных луча луны.

Клинки соприкоснулись с резким лязгом, Серов уверенно отбил удар, затем другой, чувствуя, как напрягается кисть в привычном усилии. Шагнув к переборке квартердека, он парировал кинжалом выпад и сам нанес укол, отраженный Пилом. Потом замер в боевой стойке, всматриваясь в лицо врага, отступающего к борту. Оно было хмурым — Пил, вероятно, сообразил, что избиения младенцев не получится.

Сзади поднялся ропот. Голоса, переплетаясь друг с другом, гудели, грохотали и хрипели, слух фиксировал отдельные слова и выкрики, что, просочившись сквозь гул и биение крови в висках, падали раскаленными каплями. «Бей! Бей!» — донеслось к Серову. «Проткни ему печень! Вырежи сердце! В ад отправь! Козел, моча черепашья, отродье дьявола!» И снова: «Бей, бей, бей!»

Кому кричали, кого хотели поддержать? Его или Пила? На мгновение он ощутил себя на арене, только не современного цирка, а древнего, где состязались гладиаторы, где ретиарий ловил мирмиллона [99] сетью, а тот оборонялся мечом. В следующий миг Пил, оттолкнувшись от фальшборта, прыгнул к нему, и мысль о цирке и зрителях покинула Серова.